Красная гвоздика

Рассказ из жизни немецкого писателя-коммуниста Георга Пиета. 1965г.

В  воздухе уже пахло весной. Мы, дети, чувствовали это, хотя к нам на задний двор солнце проникало очень скудно. Деревья и кусты распускались здесь поздно. Они голодали так же, как и мы. У нас были бледные и исхудалые лица. Одежда на наших тощих телах болталась, как на вешалке. На улицах все больше увеличивалась армия калек.

Однажды к нам пришел брат моей матери, обрубок в серой полевой форме, раскачивающийся между двумя костылями. «Как же мой дядя будет ходить на них за плугом?» — терзала меня мысль. С ужасом уставился я на своего отца. Из подушки выдавалось его острое и бледное, как у покойника, лицо. Он пришел с ночной смены и теперь спал. Большую часть своего времени он отдавал оружейным заводам в Шпандау. К своему токарному станку он был более нежен, чем к нам, детям. И все же мы были счастливее других: война еще не отняла у нас отца.

В один из таких весенних дней, когда я рылся среди вещей отца, мне в руки попал ящичек, в котором он хранил всякую всячину. И вдруг в уголке ящичка я обнаружил красную бумажную гвоздику. Она была измята и покрыта пылью. Я ее вычистил и расправил. От ее сочного красного цвета на меня повеяло теплом. Я торопливо приколол цветок к своей куртке и выбежал на улицу. Все проходившие мимо меня, как зачарованные, смотрели на эту красную гвоздику.

Довольный, я подумал, что они, конечно, принимают ее за настоящую. Я гордо выпрямился и почувствовал, как щеки мои пылают. Вахтмейстер, стоявший на углу напротив, никогда не замечал меня, когда я проходил мимо него. Чтобы обратить на себя внимание, я старательно закашлялся. Сначала он, как всегда, хотел скользнуть равнодушным взглядом поверх меня, как вдруг его взгляд приковало красное пятно на моей груди. Лицо его побагровело, стало злым и свирепым. Я испугался. Но поворачивать было уже слишком поздно. Огромной пятерней он схватил меня за руку и подтащил к себе.

— Откуда у тебя это? — прогремел он.

— Это мой цветок. Он принадлежит моему отцу! — закричал я в страхе и невольно схватился за гвоздику.. — Я его не украл. Нет!

— Твоему отцу? Так! — проговорил он удовлетворенно.

Его глаза оживились. В них появилась злорадная усмешка.

— А откуда он у твоего отца? — спросил он грубо.

Как я мог тогда ответить на этот вопрос? Я знал только одно: наверняка, отец тоже раздобыл этот цветок честным путем. Это я и сказал полицейскому.

Вокруг нас уже собралось несколько любопытных: женщины и дети. Вахтмейстер хотел разогнать их, но, когда к ним присоединились еще и инвалиды, он уже не отважился напирать на них так грозно.

Я же все продолжал настаивать:

— Цветок принадлежит моему отцу! Моему отцу!

Сквозь слезы я упорно кричал эти слова в лицо полицейскому. Я ждал, что он наконец поверит мне и отпустит. Вместо этого он только еще крепче держал меня. Однако это возбудило гнев окружающих. Сначала стали роптать женщины. Затем по-требовали оставить меня в покое раненые. Наконец за меня заступились и дети.

— Как зовут твоего отца? Где живете? — заорал на меня усач.

— Не говори! Не говори! — послышался шепот.

— Где же ему и быть, как не на войне! — закричал один раненый и замахнулся клюшкой на полицейского. У того задрожали похожие на кончики сабель усы.

— Как звать твоего отца и где он живет? — повторил полицейский еще настойчивее.

Во рту у меня пересохло, и мне трудно было произнести свою фамилию и адрес.

— Выдумай что-нибудь! — сказал мне какой-то мальчик.

«Зачем выдумывать? — подумал я. — Ведь цветок-то мой отец не украл. Значит, я спокойно могу назвать его настоящее имя». И в страхе я пролепетал свою фамилию.

— Как? Как? — поспешно — спросил вахтмейстер и полез за записной книжкой. При этом ему пришлось отпустить меня. Ребятишки мигом втянули меня в толпу. Я утонул в ней, как в море. Вахтмейстер хотел погнаться за мной, но толпа уже снова сомкнулась.

Дети, женщины и солдаты тащили меня за собой, и мы скрылись в подъезде какого-то дома. Здесь мы перевели дух.

— А ты, малыш, оказывается, храбрец, коль разгуливаешь с красной гвоздикой. Знаешь ли ты вообще, что это значит? — спросил меня один инвалид.

— Кто носит гвоздику, тот социалист. Тот против войны и голода, против несправедливости и нищеты. И еще против вахтмейстеров и кайзера, — сам же и ответил он.

Я вздрогнул.

— Против кайзера? — вскрикнул я тихонько.

Я схватил цветок и мигом сорвал его с куртки.

«Неужели отец против кайзера?» — мучила меня по дороге домой мысль. Мне захотелось спросить об этом у отца. Наверняка он не против кайзера. Конечно, нет. Как вообще может кто-нибудь быть против кайзера? ! С трепетом поднимался я по лестнице в нашу квартиру.

Мать уставилась на меня и на цветок.

— Что с тобой, мальчик? — спросила она удивленно.

Со слезами я бросился в ее объятия.

— Правда, мама, что отец против кайзера?

— Как это тебе пришло в голову? — только и спросила она.

Я показал на цветок.

— Откуда он у тебя? — испуганно спросила она.

— Из отцовского ящичка.

— Ты показывал его кому-нибудь? — спросила мать взволнованно.

— Я шел с ним по улице, а вахтмейстер хотел записать меня, — сообщил я.

— Мальчик! — дрожащими руками мать обняла меня. — Ты назвал нашу фамилию?

Я покачал головой.

— Какое счастье! — закричала она и бросилась со мной к отцу.

Отец спокойно выслушал нас с матерью, затем некоторое время пристально смотрел на меня.

— Слушай-ка, мальчик. Тебе сейчас десять лет. Ты должен знать, кто твой отец. Я рабочий. Это ты знаешь. Я живу тем, что заработаю за день. Стало быть, я продаю себя предпринимателю. Он много зарабатывает на мне. Но ему все еще мало этого. Тогда мы, рабочие, объединились, чтобы защищать себя от предпринимателя. Все вместе мы сильнее хозяина, потому что рабочих больше, чем хозяев. Они владеют всем: домами, дворцами, фабриками. Чем мы владеем, тебе известно, мой мальчик.

Он нежно погладил мои впалые щеки.

— Рабочие хотят избавиться от голода. И чтобы на земле не было войны. Поэтому мы называем себя социалистами.

— Я тоже ненавижу войну, отец! — воскликнул я.

— Ишь ты, значит, ты тоже маленький социалист.

Он улыбнулся. Уже давно я не видел отца улыбающимся.

— А кайзер — ты ведь не против него? — горячо спросил я.

— Кайзер — богач. Поэтому он стоит за богачей. Кайзер — это война и голод, нужда и смерть… А тот, кто носит красную гвоздику, борется за мир и счастье и за все доброе. В каждый первый день мая мы, рабочие, носим в петлицах красную гвоздику, чтобы каждый человек знал, кто мы и как велика наша армия, выступающая за мир и счастье.

Так говорил мой отец в ту весну 1917 года. Пролетело лето. Пришла осень. Городам грозила страшная зима. Голод и холод протягивали свои когти.

Однажды пришел отец домой с фабрики. Его серое, измученное лицо пылало. Мать перепугалась. Уж не жар ли у него? Но отец пылал от внутреннего возбуждения.

— Русские рабочие свергли царя! — сообщил он и обнял нас.

— Теперь мне можно приколоть красную гвоздику? -— спросил я его.

— Немного обожди. И у нас за этим дело не станет, — сказал он.

Спустя год, в один из холодных ноябрьских дней отец разбудил меня еще до рассвета.

— Ну, теперь ты можешь приколоть свою красную гвоздику, мальчик. У нас теперь мир. Кайзер свергнут.

В тот день я беспрепятственно носил свою красную гвоздику даже по кайзеровской парадной улице вплоть до самого замка. С его балкона к нам доносился сильный голос какого- то человека:

— Рабочие, крестьяне, солдаты, позаботьтесь о том, чтобы власть, которую вы завоевали, снова не вырвали из ваших рук! Не бросайте оружия!

— Это Карл Либкнехт! — шепнул мне отец.

Отец мой умер. И ящичка с его сувенирами уже нет. Но долгие годы я хранил его красную гвоздику, а в майские дни прикалывал ее на грудь. Гвоздика часто пропадала. Полицейские ищейки срывали ее с меня и втаптывали в землю. О, как они ненавидели ее, нашу красную гвоздику! Но даже гитлеровский фашизм не смог заставить ее завянуть.

8 мая 1945 года она красовалась на отвороте моего пиджака — эта красная гвоздика, символ нашей свободы. Она была потертой и смятой, как мы сами, но она цвела на моей груди, как надежда, как наша вера в великое будущее нашего народа. Красная гвоздика победила. Надежда моего отца исполнилась. Мы вступали в социалистическое завтра.

Перевод с немецкого В. Чертилина