Судьба «краснопалочника»

Автобиографичный рассказ дехканина о том, как во времена басмачества среднеазиатские крестьяне, вооруженные подручными сельхозорудиями, объединялись в отряды «краснопалочников» для защиты Советской власти в 20-30-е годы прошлого века.

В Хиве, неподалеку от базара, примостилась в ряду небольших ларьков и торговых палаток будочка сапожника. До недавнего времени в ней можно было увидеть склонившегося над низкой сапожной стойкой подтянутого старика в брезентовом фартуке. Был он неулыбчив, но местные жители старались отдать башмаки в починку именно ему, потому что работал на совесть, ловко орудуя покалеченной правой рукой.

То ли из деликатности, то ли от равнодушия, а может, старикова неразговорчивость тому причиной, но никто никогда не расспрашивал Матьякуба Узбекова, где и как он потерял палец. Вот удивились бы его заказчики, узнав, что сапожник-то — герой, бывший «краснопалочник», и получил ранение, командуя сабельным взводом кавалерийского полка!

Матьякуб, конечно, не считает свою судьбу героической: просто довелось жить в историческое время. А так что же? Воевал, работал… Дом построил своими руками на месте родительской развалюхи.

Поэтому просьба двенадцатилетней внучки Ирады рассказать о том, как воевал против баев и басмачей, поначалу Узбекова озадачила. Но позже, когда совсем уж оставил работу и появилось свободное время, он и сам увлекся воспоминаниями, живущими в памяти яркими живыми картинами. Поощряло заинтересованное внимание внуков, всех девяти — не только младших Рустама, Батыра, Эльмиры, но и почти взрослого, серьезного Атабека…

— То время все длится и длится для меня.

Лучшие годы жизни. Не потому, что тогда была молодость и кровь кипела не потому. Время на месте не стояло, вот что. Каждый день — событие, живое дело. Помню 1924 год. Весь Хорезм говорит об одном: 22 комсомольца едут учиться в Москву, Ташкент, Казань. Среди них четыре девушки: Харибанат Сайдашева, Анабиби Сапаева, Фатима Бекмурадова, Анабиби Муратова. Как сейчас всех вижу — чернокосые, стройные, огневые. Сбросили паранджу, а тогда это было неслыханно, смелость нужна была, за это убить могли — и убивали.

Но никому из них не суждено было учиться. На Амударье комсомольцев встретила банда басмачей, парней зверски убили, девушек взяли в плен. Уж после республика выкупила их за золото у Дурдыклыча — приспешника Джунаид-хана…

И что ни день, то дело, дело, дело. Люди с каждым днем свободнее дышали. Девушки ехали учиться в города, выходили замуж по любви, за своих избранников. Кто думал о калыме? Да у нас и денег таких не было, какие сейчас на свадьбу расходуют. Нынче, смотрю, вернулось кое-что из того, что иначе, как феодально-байскими пережитками, не назовешь. Только теперешние баи не в парчовых халатах, а в импортных костюмах в роскошных машинах разъезжают. Конечно, я не против красивой одежды, достатка в доме. За хорошую, светлую жизнь ведь и боролись мои товарищи. Но только чтобы хорошо жилось всем тем, кто честно трудится, а не спекулирует, обманывает, набивает карманы. Бывает, вышел в начальники, люди ему доверие оказали, а он… У некоторых добра накопилось, сколько иному баю и не снилось. Значит, взяли себе то, что полагалось другому, значит, трудящийся недополучил того, что заработал…

Порой так хочется излить душу старым своим товарищам, посоветоваться, вместе подумать: где и что мы упустили, пропустили, не заметили?

Редко удается свидеться. Осталось нас мало, все в преклонном возрасте. В Хиве живет Бибиджан Бободжанова, первая трактористка, человек необычной судьбы. Да-да, Эльмира, это я о бабушке Бибиджан. В нее трижды стреляли, проклинали, кидали камнями… Якутджан Аминова, коммунист с 1931 года, изредка присылает мне весточку из Ташкента, Нарджан Абдусаламова — первый председатель женсовета, участница создания артели «Надежда». И тогда чувствуешь себя снова в седле! Есть еще у кого вам, молодежи, поучиться смелости, правдивости.

В моих бумагах есть запись, что в октябре 1922 года я, солдат отдельного кавалерийского полка, «уволен в долгосрочный отпуск». Это означало: ушел в преследование банды. Об этом что рассказывать! Столько фильмов снято: кони мчатся, гривы развеваются, всадники приникли к лошадиным шеям. Выстрелы, свистят плети… Все так и было.

Плетей я отведал в своей жизни. Сто ударов получил еще мальчишкой. За то, что рос безбожником. Отец батрак, мать батрачка. В годы моего детства ханом был Исфандияр. Отец работал за две копейки в день. На них можно было купить две лепешки — на все семейство. Как-то народная сказительница Анашхалфа, звонкоголосая певунья, возьми и спой на свадьбе, когда женщины остались одни: «Исфандияр ханом стал — народ один хлопковый жмых ест. Скоро будет всем ханам, баям конец!» Мать моя, Пашша Палванова, эту песню запомнила, тоже стала петь. Не испугались женщины камышового кота…

Что? Не слыхали про такую казнь? О-о-о, еще в конце 20-х годов так казнили женщин: завязывали голыми в мешок с двумя камышовыми котами — маленькими злобными рысями. В Хиве, в музее, есть картинка.

Прабабушка ваша, говорю, за свои песни была выслана из Хивы. Отдала она меня учиться в русско-туземную школу. Там всего-то было семеро узбеков — Палван Аминов, Джуманяз Панаев, Балта Шарипов, Воис Рахманов, еще кто-то. Эти-то были мои дружки. Нету их уже… Учили так: только грамоте, ни Корану, ни молитвам. Как узнал про то хан — раз — в тюрьму всех! Что за мусульмане такие — Коран не учат? По сто плетей каждому. Вьется бич, свистит, впивается в тело — я зубы стиснул: отомщу, думаю, хану, придет время, отомщу!

Но когда вышел из тюрьмы, в 1918 году, хан был уже убит. Ночью распахнулись ворота — Раджап Машарипов, один из ханских охранников, торопит: «Ребята, выходи на волю!» Рядом — типография. Попрятались пока там, палками вооружились, потом в другой дом побежали. Там жил русский ссыльный, революционер Коноплев. Молодец, говорит мне, Уз-беков, хорошо шпаришь по-русски! Спина-то зажила? Ну, по коням!

«По коням»! Подтянули веревочные пояса и пешком пошли в село Гайбу, там уж стали собирать революционный отряд (местных тогда не призывали, только по своей воле). Набралось 60 человек. На десятерых — одна винтовка, оружие добыли позже сами, отняв у баев. Пересекли на лодке Амударью, примкнули к совету беженцев в Турткуле… Воевали. Не спрашивали, какой веры, какой национальности, вместе воевали за общее дело — русские, узбеки, туркмены, евреи. Лучший мой товарищ был Абдулла Шахмедов из Казани. Геройски погиб в схватке с басмачами.

Что, ребята, выходит, историческая у деда судьба? Я вам еще и о дяде Валентине, что в позапрошлом году приезжал, расскажу. Ведь двое у меня сыновей — Палвансезир, ваш отец, и Валентин. Валентина искал я, считай, двадцать лет после войны. Не его искал, о нем я не знал — маму его, Машу. Да нет, Атабек, я голос не буду понижать,  бабушка Угульджан давно уж простила меня. Как Валентина принимала от души, помните?

С февраля по май 1942 года я служил командиром сабельного взвода 303-го кавалерийского полка 9-й армии Юго-Западного фронта. Ранило меня тогда под городом Изюм, контузия была сильная. Госпиталь, потом демобилизовали. И растерялись мы с Машей. Искал ее все послевоенные годы, думал — все, не найду. Уж и вы у меня, внучата-пострелята, появились. Только вдруг приносят мне прямо в мастерскую извещение: «По вашему запросу…». Валечка, сынок! Жаль, Маша не дожила до встречи. Порадовались с сыном, хоть и мало: в прошлом году инфаркт унес моего младшего сына, а вашего дядьку. Но мы его помним, верно?

Матьякуб надолго замолкает, как-то угасая и превращаясь из возбужденного беседой, жестикулирующего деда-героя в усталого старика. Прикрывает глаза и дремлет, не замечая, что внуки тихонько расходятся по своим делам.

Не так давно, почти на пороге девяностолетия, Матьякуб сфотографировался при всех орденах. Сыну объяснил: «На память тебе и внукам. Ну, и для кладбища сгодится».

— Ты что, отец? — забеспокоился Палвансезир. — Плохо себя чувствуешь? Болит что-нибудь?

Матьякуб не ответил — сделал вид, что не расслышал. Не любит он разговоров о смерти. Но, признаться, думает о ней частенько — спокойно и без страха. Еще чего выдумали — смерти бояться! Не пристало это солдатам революции — наголо обритым, худым и веселым парням, тем, кто называл себя «кызылтаяк» — «краснопалочник».

 

Ю. Саидова,
Наука и религия, 1987г., №12