«Это жизнь». Груша

Продолжаем публикацию из книги художественных очерков «Это – жизнь», изданной в 1964 году. Автор – известный советский журналист, спецкор газеты «Правда» Елена Каноненко.

Главная тема книги – становление характера, морали советского человека – творца социалистического общества, активного строителя коммунизма.

За успешную работу в печати Елена Кононенко награждена орденом Ленина и орденом Великой Отечественной войны 1-й степени.

Все невольно заулыбались, когда Аграфена Сизова принимала из рук председателя облисполкома Золотую Звезду Героя. Фотографы и кинооператоры пришли в дви­жение. Аграфена была молода и на редкость миловидна. Русые, гладко зачесанные назад волосы, карие глаза с искрой, розовые, как лесной шиповник, губы, круглый подбородок с ямкой — все ее существо дышало девичьей свежестью. И походка у Аграфены была легкая, девичья. Не верилось, что у этой женщины десятилетний сын. А он сидел тут же в за1ле, русоголовый, очень похожий на мать, и не спускал с нее широко распахнутых глаз. Когда Аграфена, приняв награду, покраснела до слез, тотчас покраснел до слез и он. Когда Аграфена, волнуясь, гово­рила о своем счастье, мальчик шевелил губами, словно повторял слова вслед за матерью.

…Мне очень нравилась эта женщина_. Захотелось по­знакомиться с ней поближе.

—  Приезжайте в наш колхоз,— приветливо сказала мне Аграфена.— Нашему колхозу есть что показать. Только мы самые дальние отсюда — к нам триста кило­метров ехать. Вот и взяла я с собой Сережу — не был он никогда в городе, интересно ему поглядеть. В театр обещала его свести, в цирк…

Сережа счастливо улыбался.

—  Да и сама я давно в городе была… девушкой еще…

—  Вы и сейчас, Аграфена Ивановна, похожи на де­вушку,— сказала я.— Никак не скажешь, что у вас уж такой большой сын. А муж ваш где?

Аграфена покраснела. Брови чуть нахмурились, губы дрогнули.

—  Без вести пропал,— ответила она, искоса взглянув на Сережу.

—   У нашего папаньки было четыре медали и две «Красных Звезды»,— сказал Сережа.— Только я его не помню, я тогда был маленький…

И он прижался к матери, как ягненок.

Аграфена вздохнула.

—  А ты, мамка, теперь Герой! — гордо сказал маль­чик, словно хотел успокоить мать.

Она улыбнулась одними губами. Глаза ее затумани­лись.

Мальчик отошел в сторонку и стал разглядывать кар­тины на стене широкого облисполкомовского коридора.

—  Простите, Аграфена Ивановна,— сказала я,— я вам причинила боль своим вопросом…

Аграфена взглянула на мальчика, занятого картина­ми, и торопливо зашептала:

—   Ничего… Только я вам неправду сказала. Бросил он нас, папанька-то наш, другую нашел. Шесть лет не ви­дались…

Она криво усмехнулась.

—   Приехал на побывку… Это верно, две «Звезды Красных» у него и медалей четыре — на войне хорошо во­евал он. Ну, приехал и говорит: «Груша, мы с тобой и пожили-то всего немного… так и так… а теперь наши жиз­ни по разным линиям пошли. Ты,— говорит,— для меня отсталая, ты,—Говорит,—прости, я с тобой жить теперь не могу». На каблуках поворачивается, медалями зве­нит… И тошно мне стало, и гордость во мне закипела. Я, хоть и тихая от природы, но характер выдержала — ни просить его не стала, ни плакать. Уходи, говорю, уходи сейчас же, раз я для тебя отсталая и деревенская, а сы­ну, как подрастет, скажу — погиб отец.

Аграфена проглотила слезы.

—   Ну и уехал… Он сам-то не из нашей деревни. Он у нас на МТС шофером работал. Там и познакомились… С тех пор и не видались. Слыхала я, в совхозе крупном работает, с паспортисткой живет. Да и слышать ничего о цем не хочу — погиб он для меня, и все тут. Женщины говорили: в суд подай на присуждение алиментов, а я не желаю, сама отказалась. А теперь мне и вовсе нет де­ла до него. Я Сережу одна вырастила и дальше растить буду. А он меня не интересует.

—   Разлюбили?

—  Нет,— усмехнулась Аграфена,— разлюбить я его, должно быть, до смерти не разлюблю… а так… от обиды.

Она тревожно поглядела, не приближается ли Сере­жа, и заговорила с какой-то злой радостью в голосе:

—  Одного хочу… пусть бы только поглядел теперь какая Груша Сизова отсталая!

Золотая Звезда поблескивала и дрожала на ее груди.

—   Газеты-то, небось, читает… прочтет теперь,— улыб­нулась она снова одними губами, глаза ее были печаль­ны,— и на кино нас снимали… Может, увидит?

—  Увидит, конечно! — сказала я, взволнованная при­данием героини.

—   Вот этого я только и желаю… пусть поглядит! — снова с горечью повторила Аграфена и краем полушал­ка вытерла слезы.— Сережка бежит,— испуганно шеп­нула она.

—   Мам! — весело кричал Сережа.— Мам, на маши­ны зовут.

…Работницы облисполкома заботливо усаживали колхозниц-героинь в нарядные легковые машины, подан- ные к подъезду.

—   Я с вами, Аграфена Ивановна,— сказала я.

—   Мама, мама,— восторженно кричал Сережа,— по­едем в этой, в крайней, в голубенькой, в маленькой, ма­ма, ах, какая машина, мама, маленькая, голубая! Дя­денька шофер, мы в вашу сядем. Можно?

—  Давай, давай сюда, малец! — приветливо крикнул шофер, и вдруг лицо его побелело.

—   Груша!.. Аграфена Ивановна… Здравствуй! — ска­зал шофер, растерянно и жалко улыбаясь.

—   Здравствуйте,— как во сне ответила Аграфена. Она тоже растерянно и жалко улыбалась. И тоже лицо ее побелело, как снег.

—   Поздравляю вас, Аграфена Ивановна,— сказал шофер, опуская глаза.

—   Благодарствуем,— ответила, вспыхнув, Аграфена и легко прыгнула в машину, увлекая за собой сына.

—   Нет, мам, нет, я с шофером! — умолял Сережа, вы­рываясь из рук матери.

—   Аграфена Ивановна, дозволь мальчику сесть со мной — ему тут видней будет,— тихо попросил шофер.

—   Ладно, садись, Сережа, и не мешай дяденьке.

Маленькая машина помчалась вслед за остальными.

Аграфена схватила мою руку и стиснула крепко, до

боли.

—   Он…— сказала она только движением губ, даже шепота не было слышно.

Аграфена сидела с закрытыми глазами.

—  Дяденька, а это что, для чего это? — стрекотал, как чиж, Сережа.

—  Это называется «дворник», стекло чистит,— глу­хим от волнения голосом отвечал шофер.— Видишь, до­ждем стекло залило… Мы сейчас его прочистим.

Шел весенний дождь. Мне показалось, что шофер плачет. А может быть, это были капли дождя, которые залетали в кабину.

Машины остановились у подъезда гостиницы.

—  Аграфена Ивановна,— почтительно сказал шо­фер,— разрешите вечером зайти… поговорить.

—  Вечером у нас встреча с учеными,— сказала Агра­фена, не глядя в лицо шоферу.

—  Разрешите заехать, Аграфена Ивановна… В мою машину, прошу вас, сядьте… В облисполкоме я шофером работаю.

—   Это уж не знаю, какую машину сын выберет,— вдруг с нарочитым смехом в голосе воскликнула Аграфе­на и, не попрощавшись с шофером, резво взбежала на парадное крыльцо гостиницы.

—   Груша! — громко позвал ее шофер. Он стоял без фуражки. Ветер трепал его черные курчавые волосы.

В дверях она обернулась.

—  Ай забыла что? — с деланной веселостью спроси­ла Аграфена.— Все при мне!

И захлопнула дверь.

…В сумерки я зашла за Аграфеной: скоро надо бы­ло ехать на встречу с учеными. То ли от волнения, то ли от нового шелкового платья, которое надела Аграфена, она была еще привлекательней, чем утром.

—   Уж и не знаю, в этом мне платье идти или ко­стюм надеть? — озабоченно спросила она.

—   Идите в этом, Аграфена Ивановна,— посоветова­ла я.

—   Он, небось, в клуб непременно придет,— застенчи­во шепнула она.— Раз в облисполкоме работает — ему вход свободный, правда?

—   А вы хотите этого?

—  Хочу,— призналась она и нахмурила брови.— Пусть поглядит, с какими людьми сижу. Сереже голу­бую рубашку приготовила: она к лицу ему.

—   А где Сережа?