Постреволюционное. Постпраздничное

В субботу, 7 ноября, во Владимире прошла презентация коллективной монографии «Революция как концепт и как событие». Её авторы – философы Андрей Баллаев, Григорий Водолазов, Борис Капустин, Ольга Малинова, Игорь Пантин, политологи Алла Глинчикова, Светлана Ильинская, Борис Кагарлицкий, Денис Летняков, Елена Самарская, Мария Федорова и историк Татьяна Корниенко. Получившееся совпадение темы и дня как нельзя больше способствовало тому, что разговор крутился вокруг Русской революции, а состоявшийся поблизости двумя часами ранее немноголюдный праздничный митинг КПРФ не мог не склонить к дискуссии о современности, а не только прошлом. Неизбежно всплыли на поверхность «цветные» революции «нулевых» и пресловутый сталинизм, без которого беседа о советской эпохе, можно сказать, немыслима.

Ценность формы без содержания

Прозвучавшее «симулякр» в повествовании Светланы Ильинской хоть и не стало центральной мыслью, но для меня было ключевым в этот день, соответствовало настроению первых недель ноября.

Сначала 4-е число, введённое, чтобы перенести центр тяжести с «красной» ностальгии на смутновремённую борьбу с иноземцами.

Затем утро 7-го с парадом в честь годовщины парада на Красной площади 1941 года, проведённого в честь 24-ой годовщины Октября.

Наконец, акции КПРФ. Да, с революционной символикой, но не в струе революционного пафоса, а как воспоминание о празднике, отмечавшемся в СССР, когда рабочему классу бороться было как бы не с кем. Ну и соответствующие государственнические нотки. Нет, даже не нотки, а целая песня. Песня заунывная, ведь два года как уже член КПРФ не руководит регионом. Реквием, но с попыткой бодриться и молодиться. Спасибо, конечно, данной политической силе, что хотя бы символы пронесла через 90-е, не отказалась от них, но носителя революционной традиции из неё не получилось. Давно факт.

Вообще, симулякр как форма без содержания, как имитация, на первый взгляд, — это редкостный негатив. Ведь с поддельным хочется сражаться, разоблачить. Если о революции, то освободить её от внешних, наносных явлений. Я же полагаю, что симулякр – это не мусор. Симулякры дают повод проанализировать, что должно быть вместо них, как нечто содержательное и оригинальное опустело, оставив каркас символов.

Революции и их подобия

Не углубляясь в века, сразу скажу о наших днях. События на Украине, в Сирии, Египте, Тунисе, Грузии, Киргизии, Югославии рядом не стояли с революцией.

И не потому, что революция представляется чем-то светлым или многим в нашей стране не нравятся последствия социально-политических взрывов в этих странах. Мы привыкли воспринимать картинку – массовые волнения, демонстрации, разгон, применение насилия. Вроде, если есть такое – революция, нет – переворот, путч, случайность, недоразумение.

Никуда мы не уйдём от того, что революция – это решительные, кардинальные сдвиги, а не перегруппировка сил внутри элиты, не замена лиц и названий политических партий.

Вот в случае с экзотическим Непалом уже нечто близкое наклёвывается. Хотя бы признак смены строя был – переход от монархии к республике. Остальное же – перевороты, пусть и не дворцовые, а сопровождающиеся манифестациями народными или купленными (кому как больше нравится).

Если уж об истории, то неолитическая революция, три стадии общественного разделения труда (отделение скотоводства от земледелия, ремесла от земледелия, торговли от ремесла) не сопровождались митингами и разбрасыванием листовок, но тем не менее сформировали человеческое общество в виде, близком к нам, современным индивидам.

О нашей революции

«Закончилась ли она? Что произошло в 1917-ом и 1991-ом? Откуда взялся тоталитаризм?» — эти вопросы и версии ответов на них прозвучали из уст Григория Водолазова и Дениса Летнякова. Конечно же, возникла фигура Сталина как олицетворения противоречивости революции.

С моей точки зрения, противоречий внутри самой Русской революции (для меня Февраль и Октябрь – ступени одной революции) нет. Потому как террор, гражданская война – это не следствие встроенного внутрь идей Октября тоталитаризма, а результат того, что цель революции заключалась в ниспровержении старого порядка и построении принципиально нового.

А как же тогда быть с перерождением революции и революционеров, завоевавших власть силовым путём?

Столкновение модерна и генетики

Я полагаю, что российский случай – это взаимодействие модерна в виде революционного движения со средой, с генетикой политической системы. Высшие слои советской бюрократии быстро уяснили, что проще, удобнее, комфортнее опираться на патриархальные элементы сознания, на привычную порабощённость, чем реализовывать коммунистическую программу ликвидации государства.

Потребности модернизации, усиления на международной арене делали диктат государства-партии обязательным условием. Традиция, доставшая от царского периода, возобладала.

Ультраэтатизм под вывеской симулякра Советов

Само название нового политического устройства было редкостным симулякром – советский. И это применительно к политической системе, где сверхдемократизм концепции Советов был быстро выхолощен и заменён управляемыми номинальными органами, которые не контролировали новую российскую машину ультраэтатизма. Кстати, именно из-за преемственности этатизма я полагаю, что термин «сталинизм» применять к данному строю некорректно. Явление гораздо масштабнее, чтобы его привязывать к имени конкретного главы государства.

Контрреволюция и революция 1991 года

«Перестройка» и разрушение СССР – это и контрреволюция, и революция одновременно. Почему контрреволюция? Возвращение к капитализму – отрицание Октябрём самого себя, первейшей цели коммунизма, состоящей в уничтожении частной собственности. Почему революция? Переход к рынку – отрицание ультраэтатизма, патернализма, уверенности в том, что госрегулирование является обязательным условием бурного развития страны.

Контрреволюция дала обильные всходы. Несмотря на всхлипывания по советскому прошлому, за четверть века граждане впитали идеи невмешательства в личную жизнь, вседозволенности, которая помножилась на пофигизм эпохи застоя и на то архаичное, крестьянское «Не трогайте нас!»

Что касается революционной компоненты 1991-го, то она прошла через самоотрицание, приведя в «нулевых» к формально государственно-монополистическому капитализму.

В общественном мнении призывы КПРФ из 90-х о национализации ресурсов становились явью. «Газпром», «Роснефть», «Ростех», «Российские железные дороги» – вот же тот самый мощный государственный сектор, о котором говорил и говорит Зюганов. Разве не так? Недаром Путин в Госдуме у фракции КПРФ поинтересовался, что же они хотят национализировать ещё. Не буду вдаваться в подробности, что, по сути, никакая это не государственная собственность. Так сказать, отдельная тема.

Российская экономика с доминированием государства в глазах россиян будет проходить экзамен на прочность. Наблюдения за последствиями активнейшего государственного вмешательства, объявленного курса на импортозамещение, чтение расследований о неэффективности такой системы – это пролог к ключевому вопросу. Звучит он примерно так: каковы должны быть характеристики этого государства, чтобы от его превалирования в экономике была отдача гражданам? И здесь как раз разговор зайдёт о форме правления, о парламентском и общественном контроле, о принципе сдержек и противовесов. Аналог свержения монархии в феврале 1917-го.

Полагаю, что ситуация будет развиваться по такому сценарию, который грозит разрушить многовековой государственнический заряд. Велика вероятность, что будет сделан радикальный вывод: госкорпорации, госсобственность бесполезна и вредна. Если это произойдёт, тот революционная составляющая 1991 года будет реализована.

И здесь мы имеем развилку: либо «день сурка» и реанимация радикально-рыночной риторики и практики, либо, как ни странно, выход на первый план коммунистической повестки отмирания государства.

Революция пока не закончилась.