Чёрный октябрь-1993. К 20-летию защиты Дома Советов. (Часть 1)

В этом году исполняется 20 лет со времени трагических событий, произошедших осенью 1993 года. Тогда, в ходе противостояния президента России Б. Ельцина и Верховного Совета в стране были уничтожены остатки демократии. Вместо системы коллегиального управления — системы Советов — в России установилась полумонархическая политическая модель, где практически всю полноту власти присвоил себе президент Ельцин. В ходе силового противостояния защитников Верховного Совета — простых трудящихся — и сил, подчинённых президенту — полиции и армии — погибли сотни человек. В памяти народа те дни получили название «Чёрный октябрь».

Публикуем воспоминания о событиях осени 1993 года  одной из непосредственный участниц тех событий — Веры Ивановны Басистовой.

Я не погиб в горящем Белом Доме…
А.Э.Крылов

20 лет… Так давно – и как будто вчера… Наверное, многие начнут свои воспоминания о той трагической эпопее этими же словами. Растревоженная Москва. Яркая светлая осень. Жёлтые, оранжевые, багровые листья на деревьях и под ногами. Белёсый дым костров. Белоснежное – пока ещё – величественное здание позднесоветской постройки.

Макашов в камуфляже и бронежилете, презрительным жестом сбросивший с балкона мэрии наземь буржуйское знамя. Вдохновенный Борис Гунько, читающий в мегафон свои стихи. Руцкой на балконе Дома Советов, клянущийся драться до конца – если даже все остальные прекратят борьбу, то он с горстью товарищей… Как говорили, он потом показывал победителям свой автомат в смазке: мол, видите, я ни разу из него не стрелял… Но это потом. А пока – огромная толпа на площади перед зданием Верховного Совета. Поднятые головы, озарённые радостью лица. И флаги. Много флагов: наших, Красных – советских, Союза СССР (с эмблемой, с серпом и молотом под звездой) и просто коммунистических, с названиями партий или без. Есть и патриотические, андреевские – белое полотнище, перечёркнутое косым синим крестом, есть и анахронические монархистские, чёрно-бело-желтые. Есть даже «демократические» триколоры – часть «бурдемов» не согласна с политикой Ельцина. «Бурдемы» — удачная находка одного остроумного журналиста-коммуниста из Усолья-Сибирского, издававшего замечательную газету «Ленинский путь», которая по почте прекрасно добиралась до Москвы и очень нас радовала. Соответственно, буржуазных национал-патриотов он называл «бурнацпатами».

Говорю об этом не только потому, что хочу «оживить» и вновь пустить в оборот эти отличные словечки. Говорю потому, что мы не обманывались относительно классового характера происходивших событий. Это была прежде всего схватка между ультра-компрадорскими «бурдемами» и не желающими полностью ложиться под дядю Сэма (и соответственно терять часть прибыли от своих капиталов, вложенных в отечественную промышленность) «бурнацпатами». В наших руках – Красные флаги, но над «Белым домом» — всё тот же «дем-полосатый». Нет, мы не обольщались ни на счёт засевших в этом красивом здании депутатов – это были в абсолютном большинстве буржуазные депутаты, ни на счёт попранной Ельциным Конституции – изуродованная бесчисленными поправками, это была уже настоящая буржуазная конституция. Мы понимали: это не наша главная битва. Наша далеко впереди. Но остаться в стороне нельзя.

Когда народ выходит на улицы, коммунисты должны быть вместе с ним. К тому же компрадорская перспектива совсем уж безотрадна: если они будут продолжать хозяйничать так же как в прошедшие два года – от страны скоро совсем ничего не останется. Кажется, Ленин как-то сказал, что если имеешь две кучи… гм! – нечистот и всего одну тележку, то надо вывезти сначала одну кучу, а уж потом другую… Хочется уточнить: если в одной куче простое, извините, дерьмо, а в другой холерное, то от холерного надо избавиться прежде. В той ситуации начала 1990-х холерным навозом были ельцинисты-бурдемы. (В случае непосредственной угрозы фашизма более опасными могут оказаться бурнацпаты, но это – другой разговор.)

Поскольку рассказ от первого лица, может возникнуть законный вопрос: а что собой представляет это самое «я»? Ничего особенного. Просто участница тех событий, не претендующая на гордое звание «Защитника Дома Советов» по той простой причине, что, хотя с 21 и до 28 сентября, когда замкнулось кольцо блокады, я приходила на площадь Свободы практически каждый вечер после работы (а в последние дни, получив больничный лист по причине высокого подскока давления, находилась там с утра до вечера), но из-за своей бронхиальной астмы и, прежде всего, из-за старенькой и очень больной мамы, которую я уже в течение многих лет никогда не оставляла на целые сутки одну, я не могла находиться на площади перед Домом Советов в самое опасное время – ночью. И потому всегда чувствовала себя неловко перед теми, кто дежурил там круглосуточно – например, перед одной замечательной женщиной со странной фамилией Пинтус: эта очень пожилая пенсионерка из моей же Гагаринской организации РКРП входила в группу, обеспечивающую защитников Конституции питанием, – делала для них бутерброды.

Как-то так получилось, что мы (неразлучная пятёрка – актив нашей «Гагаринки») не видели её в течение нескольких дней, забеспокоились и поздно вечером позвонили по её домашнему телефону. Нам ответил недовольный голос кого-то из её молодых родственников: «Откуда я знаю, где её чёрт по баррикадам носит!» Екатерина Пинтус в те самые страшные дни, к счастью, уцелела. Вообще из тех наших районных активистов протестного движения, кого я знала лично, мне пришлось участвовать в похоронах лишь одного – ФНСовца товарища Краюшкина. По-видимому, он был расстрелян на Краснопресненском стадионе – как говорили, его грудь была буквально прошита пулемётной очередью. Без отца остались двое малолетних детей… О нём всегда вспоминаю в октябрьские дни с большой болью, хотя при его жизни была знакома с ним мало, встречались мы только на каких-то общих акциях или совместных совещаниях и, помнится, всегда отчаянно спорили – я для него была, конечно, слишком красной. И сейчас я, отдав дань уважения его памяти, буду рассказывать о другом замечательном человеке, который в ту грозную осень тоже честно исполнил свой долг до конца. О моём товарище по партии и чистом благородном друге – Митрофане Колтовском.

Да, чистая «бескорыстная дружба мужская» (как сказал поэт) между мужчинами и женщинами тоже бывает, и нередко. Мы все в нашей Гагаринской парторганизации РКРП начала 90-х годов были не просто товарищами – были большими друзьями. Мы – это костяк из 5-6 очень активных 25-40-летних коммунистов по убеждению, по разным причинам не ставших членами КПСС, когда она была у власти, и после буржуазного переворота вступивших в РКРП, и ещё несколько честных принципиальных ветеранов «старой советской» КПСС, не изменивших своим взглядам и тоже вступивших в РКРП в конце 1991 — начале 1992 года, не дожидаясь, как будущие КПРФники-зюгановцы, когда буржуазный суд «оправдает» и разрешит восстановить их компартию.

Он и разрешил-то её, по моему глубокому убеждению, в первую очередь для того, чтобы создать из КПРФ противовес «левакам» — ортодоксальным коммунистам РКРП и возглавляемой ею «Трудовой России»: в 1992 году эти организации набрали весьма значительную численность и авторитет, благодаря своей смелости и активности. Не могу не отметить, что именно благодаря возникшим осенью 1991 года, после запрещения советской КПСС, новым левым компартиям – РКРП, РПК, СК, ВКПБ, движению «Трудовая Россия» и другим, кто положил начало антибуржуазному Сопротивлению и регулярно проводили мощные акции протеста – многотысячные митинги и демонстрации, многодневные пикеты и «красные коридоры», «Народное Вече», кастрюльный марш, палаточный лагерь возле Останкино с 12 по 22 июня 1992 г. и т.д. – благодаря этим их действиям, которые не раз сопровождались столкновениям с милицией, в результате которых с нашей стороны были раненые и даже жертвы – благодаря всему этому мы имеем право сказать: буржуазная контрреволюция не получила «всеобщего одобрямса». Голос протеста звучал громко и отчётливо. РКРП, «Трудовая Россия» и их соратники не могли спасти СССР, но они спасли тогда честь советских коммунистов.

«Бурдемы» у власти хорошо понимали, как важно ослабить новое комдвижение, расколов его изнутри. На роль троянского коня и предназначили свежеиспечённую КПРФ. С самого начала было видно, что её первейшая задача – оттянуть побольше людей от левых и утопить их в оппортунистическом болоте. Что отчасти и было сделано. Из нашей Гагаринской организации к зюгановцам сбежало больше половины (лучшие из них были при этом уверены, что они там наведут свои порядки, закидают правых шапками; уже через несколько месяцев они убедились в своей ошибке). Сбежал туда и наш тогдашний секретарь.

Именно тогда, зимой 1993 года, нашим новым секретарём стал Митрофан Георгиевич Колтовской, 1958 года рождения, рабочий-строитель, бывший боевой офицер, афганец. Во время службы в Афганистане он был тяжело ранен, едва выжил, от последствий этого ранения страдал всю оставшуюся жизнь. Возможно, из-за этого он не создал семью, жил с мамой. Вторым очень любимым существом для него была небольшая чёрная собачка Айва, весёлый скотч-терьер. Митрофан вообще очень любил собак, особенно бойцовых пород – он считал их воплощением мужества…

Когда Митрофан возглавил нашу парторганизацию, мы сразу, как говорится, «почувствовали разницу». Если и до того нагрузка у нас была очень приличная, то теперь пришлось «удвоить обороты»: помимо общегородских мероприятий, митингов и пикетов, ещё и наши районные – выходы к заводам и к Академии Генштаба с листовками и газетами, с самодельными плакатами, которые мы писали тушью на ватмане или миллиметровке; два раза в неделю – пикет по продаже газет в переходе метро или на улице у выхода из метро (если на улице – то с Красным флагом). До событий октября 93-го для таких пикетов разрешений не требовалось. Милиция относилась к ним, как правило, терпимо. Главная опасность бала в том, что идейные противники из прохожих, увидев ненавистных «коммуняк», могли спровоцировать драку. Это случалось не так уж редко, особенно при выходах с флагом, и всегда Митрофан был главным защитником знамени, плакатов, газет и державших их женщин. Это был в настоящем смысле слова русский богатырь – среднего роста, но очень мощный и сильный, а, главное, храбрый, как лев. Он один мог справиться с двумя, а то и тремя нападавшими, хотя в результате таких подвигов нам порой случалось провожать его до травмпункта. Нападения на нас случались и при расклейке листовок, а их в то время (особенно в 93-м!) приходилось клеить немало – перед каждым крупным митингом или общественным событием вроде выборов и референдумов.

Это сейчас все избалованы стикерами. А 20 лет назад их практически не было: получил пачку листков формата А5 (а то и А4), сварил банку клейстера и – вперёд! Не очень-то удобно гулять с банкой и кистью, а главное, если напорешься на милицию, то улики – налицо. Мы изобрели свой способ поклейки, хотя его применяли не все, но кто применял – признавал его удобство. Это, конечно, отступление от темы, но скажу о нём в двух словах – может быть, кому-то ещё пригодится. Итак, сварили клейстер (столовую ложку крахмала растворили в чашке холодной воды и медленно, помешивая, вылили в стоящую на огне кастрюльку с кипятком; через пару минут сняли с конфорки, дали остыть – и клей готов), положили на стол, на буржуйскую газету (какую не жалко) пачку листовок – текстом вниз, и стали аккуратно намазывать тыльную сторону листка клеем, а когда намазали – складываете пополам клеем внутрь.

Подготовленную пачку листков сложили в полиэтиленовый пакет – и больше вам ничего не нужно, кроме разве чистой небольшой тряпочки, чтобы разгладить приклеенную на нужное место листовку. Главная трудность в том, чтобы аккуратно разлепить, не разорвав, пропитавшуюся клеем листовку, зато если это удалось и она успеет высохнуть на стене (столбе, стекле витрины, доске объявлений и т.п.) до того, как её заметят недруги и захотят сорвать, им придётся отскребать её ножом – это получится почти папье-маше… Разворачивать мокрые от клея листки – занятие, конечно, не самое приятное, особенно в холодное время года: руки сильно мёрзнут. Но есть и плюс: если вас задержали с остатками листовок в пакете, полицейские могут и не сообразить, что это там такое – скорее всего, подумают, что использованные носовые платки (проверено практикой).

Однако вернёмся к нашему Мите (так мы сокращали имя Митрофан) и к событиям 1993 года. Если помните, перед Черным октябрём был ещё Красный Май. Первое открытое столкновение оппозиции с «силами правопорядка». Эти «силы» основательно подготовились к тому, чтобы проучить оппозиционных митинговщиков. Когда собравшиеся на Октябрьской (не хочу называть её Калужской) площади возле памятника Ленину демонстранты хотели двинуться к центру столицы, то оказалось, что все пути перекрыты – открыт только Ленинский проспект. Организаторы митинга не хотели побоища: они решили увести людей на Ленинские горы. Огромная толпа двинулась по Ленинскому проспекту.

Шествие было сугубо мирным: многие, как в советское время, пришли с маленькими детьми, кроме знамён в руках у некоторых были цветы. Конечно, все были недовольны тем, что нас не пустили в центр, на Красную или хотя бы на Театральную площадь, но шли спокойно. Недалеко от площади Гагарина путь преградил двойной заслон из грузовых машин. Те, кто преодолел первый ряд заграждения, оказались перед строем… биороботов (иначе их просто не назовёшь) с дубинками наперевес: они плечом к плечу двинулись на людей и стали бить всех подряд, словно траву косили. Потом в дело пошли водомёты и «черёмуха»… И тут началось! Терпение народа лопнуло — он ответил ударом на удар: в «правоохрантителей» полетели куски асфальта, в следующий момент выяснилось, что не только булыжник, но и древко знамени – тоже оружие пролетариата… Митрофан был в самой гуще схватки, дрался яростно и самозабвенно, получил травму головы. Его отправили в больницу, но он пробыл там недолго, в тот же день то ли отпросился под подписку, то ли просто сбежал – так или иначе, весь в бинтах, он опять рвался в бой… Тем событиям была посвящена небольшая брошюра «Красный Май», у кого она сохранилась, взгляните на последнюю страницу обложки: на ней – фотография двоих участников первомайской схватки: один, справа, повернувшийся в нам в профиль, поддерживает другого, с забинтованной головой, стоящего к нам лицом. Этот другой – наш Митрофан.

В сентябре 1993 года Митя серьёзно заболел: он запустил очередной бронхит и чувствовал себя так плохо, что даже взял больничный лист, чего, как правило, старался не делать. Вот тут-то и подоспел пресловутый указ № 1400. Вечером 21 сентября мне сообщили об этом по телефону (сейчас уже не помню, кто), и я сразу же перезвонила Митрофану. Митя чертыхнулся: «Вот Ельцин гад! Даже поболеть не даст по-человечески. Я сейчас же иду к Дому Советов, а вы пока обзванивайте всех наших и сочувствующих». Легко сказать! У нашей небольшой по численности районной парторганизации были тогда списки сочувствующих более чем на полторы сотни человек! До глубокой ночи я «висела» на телефоне, на другое утро, кажется, сходила по Митиному поручению в наш районный штаб ФНС, а вечером после работы поехала на площадь Свободы.

Кратчайший путь – от метро «Баррикадная», мимо высотки, мимо мусорных ящиков, на которых кто-то заботливо написал белой краской: «Ящик для Ельцина», «Ящик для Бурбулиса» и т.д., затем по длинной лестнице вниз, мимо баррикады… Нет, не помню, когда появилась эта знаменитая позднее баррикада – с первых же дней или уже после. Перед Домом Советов – множество людей, встречаю массу знакомых, но Мити среди них нет. Мне объясняют, что он среди охраны с другой стороны здания (с набережной), туда не пройти… Выступают ораторы, подчас несколько одновременно – сверху, с балкона, и внизу сразу во многих местах; по рукам ходит различная печатная продукция; и на всех доступных поверхностях стен уже появились листовки, рисунки и надписи, порой очень остроумные. Привожу по памяти одну: «Наш родной любитель водки Не набрал бы голосов Без якунинской бородки И без боннерских усов…» (вдова Сахарова Елена Боннер действительно была усатой — что правда, то правда). Настроение у большинства хорошее: люди надеются, что, по крайней мере, для ельцинского режима происходящее – это начало конца: завтра армия перейдёт на сторону народа, и тогда… Левые коммунисты тоже обсуждают между собой, что же будет «тогда», в случае победы «бурнацпатов»: приблизит она или отдалит настоящую – социалистическую – революцию, получим ли мы хотя бы время на телевидении и т.д.

В последующие дни картина происходящего оставалась прежней, только тревоги становилось всё больше, а надежд на благополучный исход всё меньше: армия в нашу поддержку не выступила, в Доме Советов отключили электричество, водопровод и канализацию. Вокруг нашей «освобождённой территории» — милицейский кордон, ОМОНовцы. Нас ещё пропускают «извне» в лагерь защитников Конституции, но идти приходится через строй «биороботов», и проход остался только один. Зато на площади заметно прибавилось приезжих коммунистов и патриотов из других уголков страны, примчавшихся на помощь москвичам – в прилегающем парке (внутри оцепления) появились палатки, зажглись костры.

продолжение следует…