Родной рабфак

В этом автобиографическом очерке советский коммунист А. Малков, родившийся в начале 20-го века, рассказывает о том, как получали образование люди его поколения в Советском Союзе.

Когда-то во время родительского собрания учительница поведала мне с усмешкой, как она внушала моему сыну, что если он не будет учиться и не окончит школы, то из него ничего не получится. На это мой сын-первоклассник с детской непосредственностью резонно возразил, что вот, мол, его отец не окончил ни одного класса, а стал старшим инженером. Я вынужден был, к удивлению учительницы, признаться, что именно так и было. И никакого чуда, конечно, со мною не произошло, если только не считать чудом магическое слово «рабфак».

До совершеннолетия я не посещал школы и, следовательно, в самом деле не окончил ни одного класса. С 10 лет я начал работать по найму, в 15-летнем возрасте в 1919 г. добровольно вступил в Красную Армию и отправился на фронт гражданской войны. Там в 16 лет я стал коммунистом. Когда меня принимали в партию, то запросили политотдел Кавказского фронта: «Можно ли принять в партию несовершеннолетнего красноармейца?». Ответ гласил: «Можно. Если он может быть членом армии, то может быть и членом партии». И я стал членом РКП(б), а затем политруком роты. Вместе с моим поколением я оказался на перекрестке решающих исторических дорог, и другого выбора сделать не мог.

После тяжелой контузии я попал в госпиталь, У меня были повреждены позвонки, в полном сознании я вынужден был неподвижно лежать на койке в гипсовом корсете. Коротал время за чтением общеобразовательной литературы.

Еще на фронте на одном митинге из речи комиссара запали в память слова: «Кончим войну, будем стремиться к вершинам знания». Вот, думал я, лежа на койке, вылечусь и начну со ступеньки на ступеньку подниматься к этим вершинам. Гражданская война закончилась, и я мечтал стать столь нужным в то время образованным специалистом. Хотелось внести и свою лепту в строительство новой жизни в нашей стране.

Молодой организм справился с тяжелым недугом, и в начале 1922 г. в 17-летнем возрасте я выписался из госпиталя, получив инвалидность на один год. Как политрук, я отправился в ПУР — Политическое управление реввоенсовета республики — и получил там направление на учебу в Коммунистический университет им. Свердлова. Какое счастье! Я буду студентом знаменитой «Свердловки»…

Но после посещения университета и беседы с его ректором М. Н. Лядовым мой энтузиазм сник. На меня изучающе смотрели сквозь пенсне широко раскрытые глаза моложавого человека с темной копной зачесанных назад волос, с бородкой клинышком. Известный подпольщик, член партии с 1893 г., Мартын Николаевич, критически и с интересом рассмотрев меня, спросил, какое у меня образование. Смущаясь, я ответил, что именно за образованием я и пришел сюда, что ничего не окончил, но умею читать и писать. Разочаровав меня убедительным объяснением, что моей грамотности недостаточно для университета, он улыбнулся и сказал, что мне придется поучиться на рабфаке, открытом при Свердловском университете, а после я сам решу, куда дальше пойти учиться, что я, к счастью, еще молод и у меня все впереди.

Так я стал студентом, но не университета, а рабфака, т. е. общеобразовательного факультета для подготовки к поступлению в высшую школу людей из рабочих и крестьян, поднятых волной революции на общественную высоту, но не имеющих образования.

Система рабфаков была законодательно оформлена декретом Совнаркома за подписью В. И. Ленина. В декрете указывалось, что основной задачей рабфаков является широкое вовлечение пролетарских и крестьянских масс в стены высшей школы, и устанавливалось, что на рабфаки принимаются рабочие и крестьяне в возрасте от 16 лет, занятые физическим трудом, по командировкам предприятий, профсоюзов, партийных и советских органов. Срок обучения на дневном рабфаке устанавливался в 3 года, все слушатели обеспечивались государственной стипендией.

Эффект рабфаков оказался превосходным. В 1925/26 учебном году около 40% мест при приеме в вузы занимали окончившие рабфаки. В 1932/33 учебном году в стране было уже 1025 рабфаков, 339,5 тыс. учащихся. За время своего существования (1920—1940) рабфаки сыграли большую роль в осуществлении политики Коммунистической партии, направленной на демократизацию высшей школы, в подготовке кадров новой, рабоче-крестьянской интеллигенции.

Наш рабфак имени Свердлова помещался в пятиэтажном здании на Миусской площади (до революции здесь была гимназия). С большим воодушевлением спешил я на первое занятие. Мне исполнилось 18 лет, я стал совершеннолетним, хотя и раньше не отделял себя от взрослых. Это происходило потому, что подростком — в мастерских, на фронте и в госпитале — я по своему положению был на равных среди них. И лишь здесь, на рабфаке, у меня впервые появились сверстники. Это была тянущаяся к знаниям рабочая и крестьянская молодежь, большей частью комсомольцы.

У нас начались регулярные занятия. Они иногда чередовались с экскурсиями в музеи, художественные галереи и на природу. За три года мы должны были пройти ускоренно курс по полной программе средней (девятилетней в то время) школы. Занятия строились с учетом того, что начинающий студент умеет бегло читать и писать и знает четыре действия арифметики. Основными предметами, которым мне пришлось уделять максимум внимания, были русский язык и математика. Все остальные давались сравнительно легко.

Русский язык преподавала молодая симпатичная женщина — Симская. Она передавала нам свои знания с такой душевностью и любовью к предмету, что я не мог оторвать от нее глаз. Наконец, я влюбился в нее! Но никогда так и не решился признаться ей в своих чувствах.

Как сейчас помню первый ее урок — чтение и разбор рассказа Чехова «Ванька». Она выбрала его для нас неслучайно. Тяжелая жизнь Ваньки Жукова была нам очень знакома. Я вспоминал свой труд в детском возрасте, побои. Но я не взывал тщетно к помощи, не писал «на деревню дедушке» и не прощал обиды. После первой же «выволочки», тяжело избитый, я палкой переколотил все стекла в окнах злобного хозяйчика и сбежал от него. Лишь после я понял, что действовал тогда неправильно и неэффективно. Во время октябрьских боев 1917 г. в городе Ташкенте, в которых я принял участие вместе с рабочими железнодорожных мастерских, где я работал учеником слесаря, я почувствовал, что именно таков правильный путь: не стекла бить у одиночек, а вместе со всеми угнетенными победить и ликвидировать самый строй угнетателей…

Много дали мне и преподаватели физики, химии, географии, естествознания, истории, немецкого языка. Они добивались развития у учащихся самостоятельности и инициативы в процессе овладения предметом, максимального развития познавательных интересов.

Преподаватели порой высказывали свое удивление по поводу активности и упорства, с которыми мы, взрослые ученики, осваивали курс программы. На уроках естествознания мы предлагали свои гипотезы в противовес существующим. Задачи по математике и физике решали в нескольких вариантах. В сочинениях предлагали изменения и продолжения к сюжетам классических произведений.

Кроме нас, рабфаковцев, многие миллионы других взрослых учеников обучались в то время в группах ликвидации безграмотности (ликбезах). Среди них были бородачи в лаптях, пожилые бедно одетые женщины и множество людей среднего возраста. От дореволюционной России нам досталась страна почти сплошной неграмотности. По данным переписи 1897 г., в составе всего населения империи было лишь 21 % грамотных, в том числе по Сибири — 12%, по Средней Азии — 5%. А грамотными в то время считались и те, кто умел лишь читать. Декретом, подписанным В. И. Лениным 26 декабря 1919 г., все население страны в возрасте от 8 до 50 лет, не умевшее читать и писать, обязывалось обучаться грамоте на своем родном или русском языке — по желанию. За период с 1923 по 1939 г. в СССР обучалось более 50 млн. неграмотных и около 40 млн. малограмотных. Часть из них продолжила затем курс своего образования на рабфаках.

На нашем первом курсе было 6 параллельных групп, по 25—30 человек в каждой. Я входил в первую группу, которая считалась наиболее сильной. В связи с нехваткой аудиторий занятия проводились в две смены. Мы занимались в вечерней смене. Я решил воспользоваться этим и стал посещать в свободные утренние часы занятия также и в шестой (слабейшей) группе второго курса.

Питались мы, как правило, в студенческих столовых. Большинство из нас проживало в общежитии; в большой комнате помещалось десять студентов, каждому приходилось раз в десять дней дежурить для обеспечения чистоты и порядка.

Вскоре я совсем оставил первый курс и оформился в слабейшую группу на второй курс, которую я ранее посещал факультативно. Таким образом я сэкономил целый год. Кроме того, перестав посещать первый курс в вечернее время, я получил возможность принимать участие в коллективных посещениях кино, театров и вечеров многочисленных в то время поэтических групп.

В 1923 г. на улицах Москвы были расклеены афиши, извещавшие, что 24 августа в Политехническом музее состоится «Вечер поэтов-имажинистов», на котором выступит поэт Есенин с докладом о поездке в Западную Европу и Америку. Мы уже слышали, что Есенин вернулся 3 августа из поездки за границу, что на литературном вечере в Берлине он смело потребовал исполнить «Интернационал», что его вместе с Айседорой Дункан выслали из США за революционную пропаганду.

Заранее запасшись билетами, мы подъезжаем на трамвае к Политехническому музею, протискиваемся через толпу у дверей музея и входим в зал. Вечер открыл высокий и худой Вадим Шершеневич, руководитель группы имажинистов. Своим зычным голосом он провозгласил здравицу в честь «имажинистов во главе всей советской поэзии» и затем публично расцеловался с Есениным. И вот Есенин на трибуне. Невысокого роста, светлые пышные волосы, нежные черты лица, голубые глаза. Бурная овация долго не дает ему начать. Он, заметно волнуясь, рассказывает о своей поездке за пределы «шестой части земли с названием кратким Русь». Рассказывает очень красочно и картинно, но столь же бессвязно. Произносит беспомощные отрывистые фразы то о Берлине, то о Париже, то о Нью-Йорке. В зале заметное недовольство, шум, смешки. Есенин на минуту растерялся, потом постепенно успокоился, даже улыбнулся и сказал: «Я с прозой не в ладу, прочту лучше стихи». И начал превосходно читать свои стихи. Сразу же наступили тишина и всеобщее внимание. Есенина слушали с восторгом, восхищением, требовали еще и еще стихов, бурно аплодировали.

В Политехническом же я был с друзьями несколько раз на вечерах Маяковского. Меня восхищали его фигура, широкие уверенные движения, голос и боевой задор, стихи, которые он читал раскатистым басом. С обостренным интересом я слушал его остроумные, язвительные порой ответы на задиристые записки присутствующих.

В литературе многократно описаны вечера поэзии Маяковского, быстрота его реакции, остроумие ответов, резкие реплики. Опишу все же частицу того, что мне запомнилось (разумеется, не текстуально). Помню, как Маяковский берет очередную записку и выразительно читает: «Вы везде выставляете свое «я», вещаете: «Я, Маяковский!». Значит, вы не коллективист, а индивидуалист?». На его широких губах мелькает саркастическая улыбка, а в золотисто-карих глазах прыгают лукавые огоньки. Весь зал настораживается — кажется, что ему и крыть-то нечем. Но Маяковский невозмутимо парирует: «А вы знаете, как наш бывший царь упоминал о своей особе? Он говорил и писал: «Мы, Николай второй». По-вашему, значит, он коллективист? А если я, объясняясь в любви, скажу девушке: «Мы вас любим». Она может спросить: «А сколько вас?»

В зале вдруг вскакивает молодой человек и неистово кричит:

«Товарищ Маяковский, вы что — всех нас идиотами считаете?». Маяковский в тон ему отвечает: «А почему всех? Я вижу только одного!». И весь зал взрывается убийственным хохотом…

Мы любили посещать также и диспуты о любви, очень интересно и увлекательно проводимые старой большевичкой Софьей Николаевной Смидович, заведующей отделом работниц и крестьянок ЦК партии. В ее выступлениях, встречавших большой отклик в наших сердцах, была чисто материнская забота о нашей молодежи, о ее быте и культурном облике, умный и тактичный подход, столь необходимый при горячо обсуждавшейся тогда молодежной проблеме — какими должны быть любовь и дружба, новая семья в нашей стране, вступившей на неизведанный путь строительства новой жизни.

Хорошо помню я, как в нашу комнату пришли с сообщением, что через час в «Свердловке» состоится лекция Луначарского. Это была первая из его цикла лекций о корифеях иностранной литературы. Все быстро собрались, присоединились к шумной ватаге молодежи, направляющейся на лекцию.

Анатолий Васильевич Луначарский — обаятельный человек, сверкающий талант, первый нарком просвещения, академик, драматург, критик, искусствовед и блестящий оратор — пользовался всеобщей любовью, думается, как ни один министр во всем мире. Большой зал едва вместил всех желающих, мы стояли, прижатые друг к другу. На трибуне появился Луначарский. Не дождавшись конца вспыхнувших аплодисментов, он поднимает руку, и в зале наступает тишина, не нарушаемая до конца лекции. Его голос — спокойный, негромкий, но очень внятный — четко слышен во всем зале.

Лектор увлекательно вводит нас в мир героев произведений Шекспира, Свифта, Диккенса, Шоу. Высказывает надежду, что у нас вскоре появятся ученики и продолжатели Шекспира. Лектор убеждает диалектически подходить к буржуазной культуре, отделяя все, что в ней живо, от того, что в ней мертво, бережно относиться к культурному наследию прошлого и стремиться к тому, чтобы наше молодое поколение стало самым культурным поколением в мире. Помню, как после последней лекции зал гремел благодарной овацией, Секретарь партийного бюро университета произносит теплые слова признательности и публично целует смущенного Луначарского…

Между нами велись постоянные дискуссии и споры на разные темы. Они походили скорее на тренировки в эрудиции и самовыражении, чем на теоретические поединки. Особенно оживленно велись они по неиссякаемой теме о пролетарской и буржуазной психологии. Каждому из нас мучительно хотелось быть образцом проявления пролетарской психологии.

Регулярно выходила у нас стенная газета. Я принимал в ней активное участие и затем стал ее редактором. В этой работе мне хорошо помогал бывший беспризорник Сергей Смирнов, очень способный парень. Мы случайно подобрали его на улице, обратив внимание на его развитие и любознательность. Зашли с ним к директору рабфака и уговорили оформить Смирнова в число студентов. Сергей писал очень интересные заметки и стихи. Помню и сейчас его стихотворение с окончанием: «Мы с Марксом до Марса достанем и крикнем планетам: Даешь!».

В стенгазете принимал участие студент нашего курса, будущий писатель Петр Замойский, автор романа «Лапти», один из руководителей Всероссийского объединения крестьянских писателей. Мы горячо спорили о современной литературе, об отдельных писателях и литературных группах: рапповцах, футуристах, имажинистах, «попутчиках».

На летние каникулы нам выдавались путевки в санатории и дома отдыха или бесплатные билеты на железнодорожный транспорт в любой конец и обратно. Многие пользовались каникулами, чтобы подработать на приличную одежду, так как стипендия наша была невелика. Я работал вначале в студенческой бригаде электромонтеров, затем в бригаде по охране очень крупного ведомственного огорода в районе Хамовнической набережной.

Наша учеба в гостеприимных стенах столь полюбившегося рабфака подходила к концу. Нужно было принять очень важное решение — куда пойти учиться дальше, какую специальность выбрать, посвятив ей всю дальнейшую трудовую жизнь.

На нашем рабфаке преобладало такое общественное мнение, что долг каждого из нас — выбрать для дальнейшей учебы общественные науки. Мы всецело принадлежим нашему обществу и обязаны посвятить ему всю нашу жизнь, утверждалось у нас. Когда одна из студенток, потомственная работница, заявила, что хочет пойти на медицинский факультет и стать врачом, это произвело впечатление, равносильное измене своему пролетарскому положению и переходу в иной лагерь.

На меня огромное впечатление произвела формула В. И. Ленина: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны. Я принял твердое решение — стать инженером-электриком. Когда я объявил об этом на курсе, то на меня обрушился поток критики и обвинений в отчужденности и даже зазнайстве. Завершилось это тем, что я поступил на работу, окончил затем без отрыва от производства Электромашиностроительный институт и стал инженером-электриком.

Оглядываясь сейчас с вершины прожитых лет на пройденный путь, я вижу, какую огромную роль сыграла в моей жизни и жизни моего и последующих поколений пролетарская революция 1917 г. Революция в корне изменила мою судьбу. Советская власть дала мне и миллионам других молодых людей возможность получить образование, стать полезным своей стране специалистом.

Я проработал в общей сложности 50 лет, из которых 36 лет — инженером-наладчиком вновь построенных электростанций у нас и в социалистических странах, опубликовал 20 статей в технических журналах.

Рабфак вернул мне школьные годы, казавшиеся безвозвратно потерянными в жестокое время моего детства, дал возможность активно приобщиться к более широкому участию в делах нашей страны.

Я бесконечно благодарю родной рабфак и тех, кто его создал в те трудные для нашей страны годы.

А. Малков, член КПСС с 1920 г.

«Народное образование», 1982г. №11