Н. Попов. «Рукопожатие»

Предлагаем вашему вниманию рассказ, опубликованный в журнале «Трезвость и культура» (№4 1986 год).

Однажды в сосновой тиши новгородского городка Пестова я услышал громоподобную весть — недалеко живет человек, который виделся с Лениным! Нынче таких людей уже почти не осталось: время… И вдруг один из этих счастливцев еще здравствует! Я тотчас поспешил к нужному дому, нетерпеливо крутнул кованое кольцо тесовой калитки. Она была заперта. Досадуя, что не застал хозяев дома, я с надеждой покосился на палисадник. Мохнатые кусты сирени надежно затеняли окна. Все же одно я рассмотрел. Из него выглядывал белоголовый старик с выдающимся носом. Пробравшись под окно, я от радости закричал:

— Здравствуйте! Вы Василий Матвеевич Воронов?

Размышляя, стоит ли признаваться, он почесал переносицу под железной дужкой очков и настороженно спросил:

— А по какой надобности?

— Да познакомиться. Про встречу с Лениным послушать.

— Это можно… — улыбнулся Василий Матвеевич.— Давай залазь.

Так я оказался в комнате за круглым столом, накрытым белой вязаной скатертью. Василий Матвеевич сел напротив и стал неторопливо вспоминать минувшее. Тогда он работал кузнецом в Устюжне, где строили баржи для Мариинской и Тихвинской систем. После Октябрьской революции хозяева закрыли верфи. И около трех тысяч рабочих оказались без дела. При новой

власти жить по старым законам… Куда это гоже? Собрались мужики в Народном доме и постановили:

— Отменить частную  собственность!

Возражать хозяева не стали, потому что на крыльце Народного дома стоял пулемет, а из Череповца подходил отряд Красной гвардии. Верфи снова ожили. Но покупателей барж не нашлось. Поэтому в кассе не было денег. А без них тоскливо жить на свете. Что делать?.. С отчаяния надумали сочинить письмо самому Ленину. Только он мог выручить! Ладно, всем миром сочинили письмо. Но почте доверить его опасно: вдруг затеряется в куче других! Нет, письмо следовало передать прямо Ленину. Да вот кто на это горазд? Постепенно все взгляды сошлись на Василии, который был проворным парнем, к тому времени уже шесть лет откузнечил на Балтийском судостроительном заводе и хорошо знал Питер. Тут же решили:

— Давай, Васюха, двигай! В Петроград он прибыл пятого

января. Тогда как раз созывалось Учредительное собрание. По Невскому проспекту навстречу друг другу двигались колонны демонстрантов со знаменами и лозунгами: «Да здравствует власть Советов!», «Долой Учредительное собрание!» и —. наоборот. Ясное дело, колонны задирались одна с другой. Дак так, что знамена и лозунги разлетались в клочья, а по всему проспекту разворачивалась   рукопашная.

У Василия тоже зудились кулаки, но ввязываться в эти баталии он не имел права — должен был немедленно попасть в Смольный. А как это сделать? Все рвались туда — у каждого имелось к Ленину дело государственной важности! Лишь при помощи балтийцев он через несколько дней встретился с моряком — комендантом Смольного. Тот провел его к Фотиевой. Это была молодая, такая милая женщина. Неуступчивая. Она строго сказала:

— Сейчас Владимир Ильич не может вас принять. Он очень занят. Сами видите, какое время…

Растерянно потерев чисто выбритый подбородок, Василий Матвеевич вздохнул:

— Вот положеньице… Как же быть-то, а? Ведь моего ответа ждет весь город! Что я им доложу? Мол, недосуг ему… Да как же я могу такое про Ленина сказать?..

— Ладно, посоветуюсь с Владимиром Ильичем,— сдалась Фо-тиева.

— С этого и надо б начинать. Владимир Ильич, понятно, сразу же назначил мне свиданье. На утро. Хорошо. Чуть свет я на месте. Думал, первым успею! А глядь: впереди меня уже с полета бород стоит! Я один молодой среди них оказался. Да… Но ничего, все так это ходко стали подаваться..» А от Ленина выходили медленно… И все какие-то такие…

— Какие?

— Ну как тебе сказать… Очень задумчивые… Вроде не в себе…

Ладно, вот и меня матрос поманил в кабинет…

Василий Матвеевич умолк. Подрагивающими пальцами расстегнул верхние пуговицы синей косоворотки. Сосредоточенно шевелил губами. Видно, подыскивал слова, которые более точно передали бы все увиденное и услышанное. Слова почему-то не находились. Наконец  Василий Матвеевич виновато промолвил:

— А дальше я тебе ничего не скажу.

— Почему?

— Не помню.

— Конечно, прошло столько лет…

— Не в том дело. Я и тогда не знал, стоял в кабинете или сидел, про что говорил, да и говорил ли… Не знаю… Только и врезалось, как Ленин мне руку пожал… Тогда черный мор ходил. Рукопожатия были отменены, чтоб зря не заражаться. А Ленин не спасовал, пожал мою руку на прощание…

Конечно, глупо сетовать, что он так оплошал. Но все-таки не-

вольно позавидуешь другим ходокам, которые смогли запомнить каждое ленинское и собственное слово.

— Как же вы потом рассказывали об этом рабочим?

— Да так и говорил: простите, братцы, сам не пойму, что со мной сделалось, но поведать вам больше нечего — затмило. Вот оно как бывает… — смущенно улыбнулся Василий Матвеевич, вполне понимая все значение своего промаха.

Думалось, виной всему толща лет. Они придавили память. И омертвели произнесенные тогда слова, потускнели, выцвели оттенки тех мгновений. Встряхнуть бы это полувековое наслоенье лет, ухватиться за одну-две точных детали — тогда все припомнится!

Я старался проследить каждое мгновение. Василий Матвеевич охотно повторил разговоры бородатых соседей по очереди, описал внешность матроса, стоявшего у кабинета, довольно легко пересказал содержание письма,

которое держал в правой руке. Для верности глянул на первую страницу. Там темнела размашистая надпись: «ВСНХ. Помочь. Ленин».

Очевидно, время тут все-таки ни причем. Просто это были минуты слишком сильного духовного напряжения, и потому они оказались неподвластными памяти.

— Что ж, спасибо за искренность,— сказал я на прощание.

— За что, за что? — удивился Василий Матвеевич.

— За искренность.

— Чудак-человек… — улыбнулся он.— Пра, чудак…